Улица в погоде

улица в погоде встречает утюжком
там очень ровным радио проложена продета
любая тяжесть — от ходьбы до слюнной мелкоты
отделена она от всех, кто в поисках укуса
себя за шкирку приподнял и пятками увидел
простую тень, но всю в клыках
как будто чья-то хищность
здесь выпала сухой росой
и дальше мрёт, и движет

идти вот в этом всём
не означает быть
а означает жрущей быть волной

или совсем ничего не означает
и нет оскаленной походки в мышцах
а вся она давно вокруг
как тяжесть костью дышит
как фыркает цветением вода
когда она совсем поглощена
движением и потому стоит

идти вот в этом —
это камень брать
из дна дороги
говорить «приём»
ложится камнем
топать человеком

замеченной с окраинных частот
антеннами упущенной в погоду

Анна Гринка.

улица в погоде встречает утюжком
там очень ровным радио проложена продета
любая тяжесть — от ходьбы до слюнной мелкоты
отделена она от всех, кто в поисках укуса
себя за шкирку приподнял и пятками увидел
простую тень, но всю в клыках
как будто чья-то хищность
здесь выпала сухой росой
и дальше мрёт, и движет

идти вот в этом всём
не означает быть
а означает жрущей быть волной

или совсем ничего не означает
и нет оскаленной походки в мышцах
а вся она давно вокруг
как тяжесть костью дышит
как фыркает цветением вода
когда она совсем поглощена
движением и потому стоит

идти вот в этом —
это камень брать
из дна дороги
говорить «приём»
ложится камнем
топать человеком

замеченной с окраинных частот
антеннами упущенной в погоду

Улица, словно раскаленное железо, обжигает своим присутствием, как утюжок, прижимающий к земле. Её ровность, будто проложенная невидимыми нитями радиоволн, пронизывает всё вокруг, создавая иллюзию порядка там, где царит хаос. Любая, даже самая незначительная тяжесть — будь то усталость от долгой ходьбы или мельчайшая слюна, как символ бренности бытия — оказывается отделена от тех, кто, подобно загнанным зверям, ищет спасения, хватая себя за шкирку, вытягиваясь в попытке увидеть хоть что-то, кроме собственных пяток, и обнаруживая лишь собственную тень. Эта тень, парадоксально, оказывается полной клыков, словно чья-то первобытная хищность, выпав из неведомых сфер, осела здесь, как сухая роса, и, умирая, продолжает своё движение, свой неумолимый ход.

Идти по этой улице, погружаться в это состояние, не означает просто существовать, проявлять себя. Это означает стать частью чего-то большего, стать той самой жрущей волной, которая поглощает, стирает границы, растворяет индивидуальность. Или же, возможно, это не означает абсолютно ничего. Нет в мышцах этой оскаленной, агрессивной походки, нет явного проявления силы или намерения. Вся эта энергия, вся эта тяжесть, давно растворилась в окружающей среде, стала её неотъемлемой частью. Она дышит, как кость, как скелет мира, напоминая о своей незыблемости. Она фыркает, как вода, когда её дыхание прерывается цветением, когда она полностью поглощена своим собственным движением, своим внутренним ритмом, и потому, парадоксально, кажется, что она стоит, застыла в вечном танце.

Шагать по этому миру, в этом состоянии — значит принимать на себя ответственность, брать на себя этот камень, вытаскивая его из самого дна дороги, из самой сути бытия. Это значит произносить безмолвное «приём», соглашаясь с этой реальностью, принимая её целиком. Затем — ложиться камнем, отдавая себя этому земному притяжению, этой тяжести. И, наконец, топать человеком, не просто шагать, а оставлять свой след, своё присутствие, своё осознание в этой игре бытия. Это всё, что остаётся — быть замеченным, даже если это происходит с окраинных частот, будто радиосигнал, упущенный антеннами, потерянный в бесконечной погоде.

Анна Гринка.